Время прочтения – 10 мин

Сейчас

Я сейчас нахожусь в Винницкой области, в глубоком тылу, в глухом селе, очень далеко от цивилизации. Отсюда всего два часа до областного города по хорошей дороге и совсем близко к молдавской границе. Так что, если произойдёт самое страшное – страшнее, чем было – я смогу покинуть Украину на машине в течение нескольких часов.

В первые дни, когда я только приехала, я ощущала такой подъем, такой энтузиазм! Мне казалось, я горы сверну! Я даже ремонт тут затеяла (ред.: смеется)!

А потом я начала немного «затухать»: появились приступы слабости, хочется спать.

“Странные физические ощущения какие-то: тебе холодно, ты надеваешь на себя два свитера, а вокруг все ходят в шортах и футболках. Хочется кушать – ты кушаешь, но вкуса не ощущаешь, удовольствия не получаешь”.

Меня стало это даже пугать, так что я обсудила это с психологом. Оказалось, что это нормально: так проявляется пост-шоковое состояние. Мне было важно, чтобы кто-то мне сказал «все нормально, ты не сходишь с ума» (ред.: смеется).

До войны

До войны я вела очень активную жизнь – принимала участие в разных городских мероприятиях, встречах, фестивалях. У нас образовывалось IT-комьюнити, IT-центры, где после карантинных послаблений проводили какие-то конференции, встречи, лекции. Я всегда их посещала.

Я очень люблю и всегда участвовала в «Что-Где-Когда» – у нас в Мариуполе было очень сильное движение, мы начали еще со школы играть. И продолжили уже взрослыми тетями-дядями. Позже это даже переросло в паб-квизы. Мы с подругой их поначалу организовывали, проводили, сами писали вопросы. А потом увеличилась нагрузка на работе, и мы решили остаться в рядах участников.

Мы подолгу гуляли с детьми. Я – такая хозяйка, которая в субботу не уборкой занимается, а переступает «бардачину» и едет гулять с детьми на побережье, в пригород (ред.: смеется). Кто-то в субботу моет окна, а мы с детьми поехали на какой-то особый источник в 60 км от города за водой.

“…Так странно: здесь, где мы сейчас, – очень красивые виды. Такая глухая глушь, но очень красивая природа. И я смотрю на это все и думаю: хм, ну, красивый прудик, да. Лесок симпатичный… А эмоций нет. Раньше я бы: вау! Давайте сейчас быстро фоткаться! А сейчас: ну, есть лесок – и хорошо…”

24 февраля

Мне позвонил папа в 5:00 (мои родители живут за городом, в 10 км от Мариуполя): «Лера, началась война! Обстреляли Киев!» И я такая: «Ну, и что? Нас тут и так обстреливают совсем рядом! У нас «серая зона» всего в 40 км от Мариуполя». Он: «Бросай все, забирай детей, приезжай к нам». Я ответила: «Па, я никуда не поеду. Я останусь дома». Я подумала, что родители мои, как всегда, паникуют раньше времени.

Потом была планерка, и я поняла, что что-то не так: встревоженные голоса, кто-то не вышел на связь. Потом я начала читать новости… В этот момент пришло понимание, что будет что-то плохое.

Но я была абсолютно уверена в том, что здесь, в Мариуполе, мы в безопасности! Я предполагала, что, скорее всего, будут обстреливать район Восточный. Возможно, будут пытаться взять город в кольцо.

“Но я была уверена, что нас «пронесет»! Я и отцу говорила: во время штурма крепости лучше быть внутри нее, а не у городских стен. Здесь, в городе, будет безопаснее”.

…Это оказалось не так…

Первые дни войны

В первые дни я общалась с операционным директором Игорем. Он очень участливо отнесся, интересовался моими планами – буду ли я уезжать, куда я буду уезжать. У меня была четкая позиция: я уеду отсюда, только если Мариуполь перестанет быть Украиной.

Когда в первые дни все бросились уезжать, я сомневалась, безопасно ли будет в дороге: какие дороги уцелели, взорвали ли мосты, куда ехать. Я была уверена, что безопаснее будет отсидеться тут.

- (авт.:) На чем была основана эта уверенность?

- Я просто не могла поверить, что может быть такой уровень жестокости. Многие не могли поверить, что это возможно в XXI веке. Мы помним, как брали Донецк, как он стал «днр». Мариуполь тоже несколько недель был «днр». Это было тоже страшно, но не так.

“Никто не думал, что город будут так планомерно уничтожать, квадрат за квадратом. В моей голове это не укладывалось. Для меня это было самым большим шоком: что такое может произойти”.

Первая неделя войны

Первую неделю нас обстреливали, но еще была связь. И я выходила на все митинги.

Работоспособность была очень низкая: ты все время читаешь новости, организация быта занимает больше времени, потому что та же готовка еды зависела от электроэнергии, а она часто пропадала. Но пока была связь, интернет, электроэнергия, я работала.

Более того: я такой немного фетишист – я бумажки люблю (ред.: хитровато улыбаясь, Лера демонстрирует в камеру пачку документов, расчерченных маркером). Я распечатала на своем принтере все ТЗ. И, когда глаза от компьютера уставали, я садилась за свои бумажки, делала заметки. Так что, когда пропадал свет, я все равно работала.

Не знаю, насколько это было продуктивно, но у меня был сильное чувство ответственности: я должна это делать. Тем более, что я вижу: ребята выходят в чаты, что-то пишут.

И у меня до вчерашнего дня (ред.: речь о 29 марта, когда Лера получила ноутбук) было такое чувство вины, мне было так неловко: там все что-то шуршат, что-то пишут, обновляют какие-то поставки, а я как сова в дупле – сижу и только глазами вращаю в разные стороны.

Самое трудное

“Наверное, самая страшная пытка для пленных – это когда им заклеивают глаза. Когда пропала связь, у меня были примерно те же чувства: пропало ощущение времени и всего происходящего. И это было самое трудное время”.

Вот ты смотришь из окна – стоят дома. Ты слышишь над тобой какие-то взрывы, видишь – что-то где-то горит. Но ты не понимаешь, что на самом деле происходит, – ну, сколько ты там можешь увидеть из своего окна?

…С момента, как пропала связь, и до момента, когда мы выехали, прошло недели две. И я до сих пор не могу вспомнить некоторых вещей. Мне сын рассказывает что-то, а я не помню. Наверное, мозг блокирует такие воспоминания…

Блокада

Первое, что я сделала, когда это все началось, – пошла по всем соседям и начала знакомиться. Потому что, как оказалось, прожив столько лет рядом, мы друг друга мало знали. Я подходила ко всем, спрашивала «как вас зовут?», говорила, как зовут меня, «вот это – мои дети, их зовут так и так». И мы стали объединяться: те соседи, которые уезжали, оставляли ключи от квартиры и говорили «заходите – там продукты, вода, забирайте».

Утро проходило так: ты просыпаешься. Если есть у тебя что-то сухое покушать – печенье, например (меня очень выручили сухие завтраки, которыми я запаслась) – ты поел, идешь «на костер». Если его зажгли, тебе нужно закипятить воды, потому что питьевой воды не было, и мы всю воду кипятили.

Потом варишь обед: кашу, суп. Иногда мы варили всем подъездом. Например, борщ: выносили большой котел, каждый тащил что-то свое – кто-то картошку, кто-то свеклу, кто-то заправку для борща. Приготовили обед, покормили детей и ждем.

И вот такой это был «день сурка».

“Я больше не укладывала своих детей спать днем, чтобы положить их часов в 7 вечера. А потом мы с соседями пили, играли в карты, пели песни. Я первый раз в жизни пила спирт с малиновым компотом”.

А еще тогда мы смеялись, что Мариуполь станет городом-героем и про нас снимут сериал «Блокадный Мариуполь».

Подвал

В подвал мы не сразу пошли. Но потом настолько страшно стали обстреливать, что дети уже сами просились пойти туда – «в подвале не так слышно».

Поначалу мы постоянно бегали из подвала наверх – что-то принести, чтобы этот подвал как-то обустроить. Потом я психанула и принесла матрас – белоснежный матрас с новой кровати! Подушки с нового дивана! Мы все это отнесли, потому что в тот момент ты воспринимаешь свою квартиру просто как ресурс.

“Психологически для меня было самое ужасное видеть моих детей, спящих на полу в подвале”.

Меня очень выручал мой прошлый опыт: в студенческие годы я работала вожатой в детском лагере. И вот теперь, в подвале, мне пригодились все игры и истории – особенно, страшилки – которые я знала. В моем отсеке всегда была куча детей, потому что я своих развлекаю, а заодно и соседских. Это помогало отвлечь детей и скоротать время.

У денег больше нет ценности

Был случай, когда после обстрела к соседке прибежал муж в одной тонкой рубашке. Она спрашивала тогда, у кого есть большая мужская зимняя куртка. У меня была.

И тогда он говорит: «Я у тебя куплю, сколько стоит?» А я говорю: «А зачем мне твои деньги? (ред.: горько усмехается) Сейчас у денег нет ценности. Я за них ничего не могу купить». Он спросил: «Что тебе нужно?» Я сказала: «Питьевая вода». И он мне за куртку ценой в несколько тысяч гривен отдал пятилитровую баклажку воды.

“У тебя больше нет понимания стоимости вещи – у тебя есть понимание, насколько здесь и сейчас она будет для тебя полезна”.

Первый побег

2 марта я услышала, что возле «Обжоры» (ред.: местный крупный магазин) якобы есть связь, там можно позвонить. Мы туда побежали, но оказалось, что там «ловит» только Киевстар. А у меня – МТС. Позже я у некой «подозрительной личности» купила какой-то краденый киевстаровский пакет и так у меня появилась связь. Я позвонила HR-директору Лене и сказала, что мы живы.

Там же мы услышали, что два дня будут «коридоры» и можно будет выехать. Мы побежали домой, за час собрали все сумки, мой восьмилетний сын таскал огромные торбы и грузил их в машину…

“Я отдала соседям ключи и сказала: если мы завтра не вернемся, заходите в квартиру и берите все, что нужно. И мы поехали…”

…И нас всех вернули назад. Очень сильно обстреляли и вернули…

Во второй части:

“… Он сказал: «Ты должна понимать, мы будем ехать быстро, ждать никого не будем. Если ты отстанешь, поедешь сама. И мы не знаем, что там, мы едем наудачу». Я ответила: «Я еду с вами»…”

***

“… Детей сзади мы накрыли одеялами – не столько из-за возможных осколков, сколько для того, чтобы они не видели, что вокруг. Я этого не хотела. …А потом я увидела свой город…”

***

“Моя подруга с мужем, который работает в полиции в очень высоком звании, уехала раньше. Они знали, как уехать, но они не сказали никому. Я всегда считала ее своей очень близкой подругой. Но они поступили именно так. И я считаю, это подло”.